«20 сигарет»: Рецензия Киноафиши
Режиссеру Александру Горновскому и группе сценаристов во главе с Дмитрием Соболевым, блестяще дебютировавшим недавно с фильмом «Остров», удалось вывести на свет то, что решительно не получилось показать у Кончаловского и Дуни Смирновой, которые создали в «Глянце» пошлейшую пародию на объект, заслуживающий гораздо больше умственного интереса. Изображая глянцево-гламурный мир, Кончаловский, конечно, брызжет желчью от зависти и негодования: как, мол, все это броуновское движение кретинов смогло вытеснить на периферию светской жизни и общественного внимания позднесоветскую культурную аристократию (и его, Андрея Сергеевича, в том числе), в то время как лишь эта аристократия – в отличие от копошашихся на обочине истории тварей дрожащих – право имеет?! Горновский с Соболевым, естественно, люди иной генерации, поэтому их волнует и им интересно другое.
Если в картине Филиппа Янковского «В движении», созданной по схеме феллиниевской «Сладкой жизни», главный герой как бы распылялся по сегментам глянцевого мира, обрекая свою личность на некое шизоидное рассеяние, то в «20 сигаретах», напротив, из тех же самых элементов сконструирована параноическая модель: главный герой, преуспевающий менеджер рекламного агентства, бьется в одну точку, как рыба об лед неудающейся самоидентификации. В пространстве, ограниченном малым числом событий и декораций, персонаж, чья жизнь схронометрирована количеством выкуренных сигарет, разрывается между двумя полюсами. (Кстати, одно из достоинств фильма заключается в том, что на роль главного персонажа, выкуривающего 20 сигарет за самые, вероятно, главные сутки в своей жизни, был взят Илья Любимов – не «засвеченное» в кинотелемедийном круговороте лицо, к тому же обладающее рельефной, нестандартной фактурой; пригласи, например, режиссер кого-нибудь из братьев Чадовых – и картина обратилась бы в свою противоположность.)
На одном полюсе – карьерный рост в пластиковом мире чистых фантомов и симулякров, даже случаи из повседневной жизни превращающий в буквальные рекламные ролики; если, например, лопнула чашка с горячим кофе, то эпизод немедленно трансформируется в рекламный сюжет: «Наш кофе – самый крепкий в мире». Герой не любит стихов (стихи, как известно, способ связи с высшей реальностью), однако постоянно их разучивает, – так велит специальная методика тренировки памяти; и это лучшая характеристика его духовного устройства.
На другом полюсе – рожающая жена, к которой персонаж все никак не может вырваться; тут дана жизнь в ее самом непосредственном, витальном проявлении. И есть выбор, предъявленный действующим лицам и зрителям в кульминационном монологе Максима Суханова: либо быть принесенным в жертву роду, родовому, коллективному, биологическому началу жизни (подобно самцу пчелы, оплодотворяющему пчелиную царицу, чтобы она потом протащила по небосклону его выволоченные кишки), либо избрать невесомое, полупризрачное, невыносимо легкое существование в мире, где вещи замещаются рекламными роликами. И выбор этот предельно жесток: или твоя жена рожает без тебя, твой друг получает приказ об увольнении, а сам ты садишься в кресло топ-менеджера головного офиса; или же ты вылетаешь за ворота и остаешься с женой, только что родившимся ребенком и невыплаченным кредитом за квартиру на руках. В сущности, тут даже не из чего выбирать, тем более что время нравственного выбора (с большой буквы) безвозвратно прошло. Жизнь – это рекламный сюжет, в котором написано лаконичко, четко и во всю ширину экрана: «Живи легко».
Vlad Dracula
